У нее убили сына под Бахмутом.

— У неё убили сына под Бахмутом, — говорит голос за кадром этого видео, в котором, как в капле воды (или слезы), отразилась вся история Украины последних лет и то, к чему пришла эта страна.

 

 Село Тарасовка — оно совсем вблизи Киева. Храм, который, похоже, только построили и ещё даже не успели покрасить, пришли — вместе с крепкими мужиками — забирать раскольники из ПЦУ (созданной Порошенко лжецеркви).

 

 И не ожидали, что с паперти храма к ним кинется мама убитого солдата ВСУ и, стоя на коленях, на русско-украинском языке будет умолять не выгонять её ещё хотя бы день из храма, дать ей отпеть сына. 

В ПЦУ украинская власть хочет загнать, как в стойло, всех верующих, запретив и разогнав перед этим единственную реальную Церковь в стране — Украинскую православную церковь Московского патриархата. 

А народ всё никак не загоняется. 

Не действуют ни уговоры, ни давление, ни посулы, ни многолетние преследования, ни поддержка раскольников всем госаппаратом Украины. 

Не действуют даже нынешняя волна гонений и весь шквал клеветы на Церковь. 

Не действуют, потому что даже самые искренние патриоты Украины и те, кто верит украинской лжи про Россию-агрессора, не верят их лжи про Церковь: сердцем чуют и опытно знают, где подлинная Церковь с её благодатью и Святым Духом, а где симулятр. 

Поэтому единственное, в чём преуспели раскольники, — это в том, чтобы отбирать храмы силой, избивая прихожан. 

Эта религиозная война на Украине началась намного раньше войны братоубийственной и во многом её и спровоцировала. Большая кровь братских народов льётся сегодня по всей Украине ещё и потому, что когда-то не остановили малую, но кричащую на небо об отмщении кровь вышвырнутых из храмов, убитых и забитых батюшек и прихожан каких-нибудь прикарпатских деревень. Там всё начиналось.

 

И привело к тому, что горит теперь вся страна. 

Жуткий итог и страшная метафора всей этой чёрной постсоветской истории Украины — эти кадры из Тарасовки в Киевской области и стоящая на коленях перед чертями мать убитого солдата: 

— Если вы верите в Бога, я встану на колени, оставьте церковь, дайте, чтоб мне отпели моего ребёнка… Я вас прошу, до субботы дайте мне жить, дайте мне ребёнка отпеть! 

Она просит об этом, потому что знает, что таинства раскольников — это лжетаинства. И если отпевать станут пэцэушники, то это будет лишь фальсификацией отпевания. 

«Священник» ПЦУ холодно кидает ей на украинском: «Хорошо, отпевайте, отпевайте, пожалуйста». 

— Я вас прошу, — продолжает женщина, — уйдите, дайте мне жить… Вы меня вчера не пустили в церковь к иконе… Ваши парни били меня. Я прошу: дайте мне в церковь зайти, дайте мне похоронить моего ребёнка…

 

— Без вопросов, — бросает «священник». 

Но женщина настаивает на том, чтобы раскольники даже не заходили в храм во время отпевания. Прожив всю жизнь на Украине, среди церковного раскола и угроз, она вынуждена была, наверно, накрепко выучить правило о том, что с еретиками непозволительно даже просто молиться вместе. И может быть, последняя церковная молитва в её жизни — молитва об упокоении души её убитого сына — не должна быть осквернена даже присутствием этих людей. 

Голос за кадром обращается теперь к крепышу из «свиты» пэцэушников: «А что вы делаете? Вы забираете наш храм… Мы его строили». 

Мужик мямлит на украинском: «Да нет храмов ваших, наших. Нет такого». 

— Он до войны постоянно стоял в этом храме и причащался, — говорит этот голос о погибшем солдате ВСУ, сыне рыдающей женщины. 

 

— Вы знаете, о ком речь? 

— Я знаю.

 

Тихий белый снег сливается с белым небом — глухим к крикам и слезам мамы. Она мечется по этому снегу между этим белым затянутым небом, которое забрало её сына, и этими людьми в чёрном, которые пришли забрать её Бога.